Форум поклюнников группы Fleur

Your_666 пишет:

цитата:

есть живые примеры, когда это было необходимостью. но за правило - согласен, брать не стоит....

Как правило....происходит странное нЕчто...в том, кто ХОРОШИЙ))))) Вот.
Делюсь рассказом, который был написан по реальным событиям моей жизни, хотя, как всегда с завидной долей фантазии...
Коньяк.
Скрытый текст

Я обожаю негров.
Особенно франкоязычных. Негров из Африки. Но больше всех я боготворю Ману. Платонически люблю, от большой признательности.
Мой родной отец точно так же любил когда-то негров. Наверное, любовь к ним передалась мне вместе с генами. Папа был у негров «китайцем». Китаец – это не национальность, а род деятельности. Все дело в том, что иноземцам трудно обучаться в нашей стране, где все говорят на трудно изучаемых славянских языках: русском и украинском. Иностранцам нужна помощь. Ну, в смысле языковой барьер, руки не оттуда выросли и все такое. Ведь все эти препятствия очень мешают им получать достойные оценки не только у кандидатов и докторов науки, но даже и у простых педагогов. Как вы сами понимаете, иностранцы - не просто студенты, а представители великих держав, которыми изобилует наша планета. Стыдно как-то плохо учиться и позорить родную страну, особенно совестно африканцам – кровь у них еще горячая. Поэтому неграм и прочим иноземцам, чаще всего из стран молодых кровей , содействие и всякую поддержку оказывают сердобольные аборигены – местные студенты. За деньги. Или за вознаграждение. Иногда по бартеру. При этом содействующих и помогающих учиться, сиречь местных студентов, кличут «китайцами» за старательность.
История, о которой я хочу рассказать, произошла с Маной, когда мы жили с ним. В коморке папы Маны. Но об истории чуть позже.
Мы – это мой муж Роман и я.
Пара студентов, которая при любой возможности становилась у негров «китайцами».

Раньше, когда в нашем институте учились подлинные китайцы, помощников - местных студентов, все называли «неграми», исключительно для того, чтобы не путать род деятельности с национальностью и избежать паронимов. Помощники пахали денно и нощно, как рабы, так что название «негры» им тоже очень подходило. Но потоки китайских студентов почему-то схлынули, а шоколадно-кофейная, кофе с молоком, синевато палисандровая публика из жарких африканских стран заполонили Вузы. Поэтому, опять таки, чтобы не путаться, а может и из-за почтения ко всему тропическому и субтропическому, «негры» вновь стали именоваться не иначе, как «китайцы».
«Китайцы» чертят ночами, производят расчеты, исписывают тома докладов. И всем хорошо. Одни зарабатывают, другие получают образование, не стыдясь низких баллов.
Отец мой, будучи «китайцем», прославился на весь Киев. То есть он так думает, поскольку придает своей персоне очень большое значение, когда происходит что-то неприятное.
Доллар в те времена далекие-предалекие времена, когда меня еще не было на свете, а мой папа был студентом, стоил шестьдесят советских копеек. Один негр, его звали Омар, предложил моему родителю сто долларов за то, что он окажет помощь в дипломной работе.
Не стоит и говорить о том, что отец от такой мелочи отказался. Он был бескорыстен и помогал неграм, как и любой сознательный советский человек, исключительно из чувства интернационализма.
Воспитание у папы было такое, как он сейчас говорит. А я думаю, что не в воспитании дело, а в чем-то другом. В чистоте помыслов что ли, в характере. Ведь он и сейчас такой, мой отец, и очень от этого страдает. Так вот, папа запросил от чернокожего товарища, в качестве награды, поход в ресторан.
Теперь представьте себе картину: два молодых парня разного цвета кожи сидят в престижном дорогущем ресторане, при этом, Омар милостиво угощает. Они блюдут свой моральный облик и отвергают липнущих к ним блудниц. Происходит заключительный момент сделки: блюда почти доедены, водка, вино и коньяк выпиты. На взгляд сторон, то есть белокожего «китайца» - моего папы и урожденного негра, все нормально. Но посторонние наблюдатели так не думают. Созерцатели этой сцены полагают, что у парней нетипичная ориентация, что сделка не заканчивается, а только начинается. Люди без стеснения пялятся на молодых людей, отчего парням становится просто не по себе, прямо таки жутко. Таким взглядом даже на уродов никто не смотрит.
В условиях жизни обычного студенческого общежития мысли о голубизне совершенно никого не посещают. Ведь юноши живут по двое-четверо в одной комнате. Вместе спят и обедают. Так что мой родитель узнал о своем «позоре» гораздо позже. Лет через двадцать, когда выяснилось, что мужеложцев и геев полным-полно в нашем обществе. Ведь папа, родившийся и живший в Советском Союзе, считал, что гомосексуалистов на его замечательной родине нет и быть не может. Что однополое влечение вытравили из сознания людей, как клопов и тараканов на коммунальной кухне. В чем-то мой отец безусловно был прав. Папа не мог и предположить за кого его примут. Придя в общагу, он чуть не продырявил взглядом все зеркала, разделся наголо и исследовал всю свою одежду, но так и не выяснил причину странных взглядов. Поэтому мой отец сделал вывод, что их причиной был Омар и решил, на всякий случай, к нему больше не приближаться. Мало ли что. И правильно сделал, так как гомосексуализм грозил в то время криминальной ответственностью, за него в тюрьму сажали. Никто не разбирался тогда в том, гей ты или мужеложец, по своей воле ты такой или по чужой, а уж такой ты или нет – вообще никого не интересовало. Если решили, что ты заработал тюремное заключение, то так тому и быть. Поэтому мой папа, на самом деле, избежал огромной опасности и вовсе не опозорился.

Мой муж Роман, до того как мы влюбились друг в дружку и поженились, жил с негром Маной в одной комнате. Ромка долго не замечал мою особу, ничем не выдающуюся, а я не обращала внимание на него: незаметного, неброского, маловыразительного. Но однажды я подвернула ногу, и Ромка обнаружил меня, как заметил бы кого угодно, так как я лежала посреди общаговского коридора на каменном полу, пытаясь подняться. Мои попытки напоминали движения майского жука, когда он падает на спину и забавно дрыгает ножками. Я сосредоточенно работала тремя рабочими конечностями. Ромке пришлось нести меня на руках, и так поступил бы каждый нормальный мужчина, я уверена. Что-то вспыхнуло, разгорелось, закрутилось легко, свободно, паутинкой, не задумываясь, и через три недели мы подали заявление в ЗАГС. После женитьбы на мне, как не странно, опять таки мой Рома жил с Маной. Нам, как молодой ячейке общества, не выделили места в семейном общежитии, из которого администрация родного института почему-то вылепила дворец несбыточной мечтаний в умах и сердцах новобрачных студентов. За «семейку» надо было бороться и перегрызать всем горло. Но мы с Ромой еще этого не ведали. Жить супружеской жизнью нам очень хотелось. В молодости этого как-то всегда хочется, придается огромное значение близости. Мы бегали, собирали всяческие документы, наивно полагая, что буквально все представители администрации пойдут нам на встречу. Мне и Ромке казалось, что сказка жизни свадьбой да пиром заканчивается, а потом - сверкающее счастье, полный кайф, нежная сладость и прочая дребедень. Но выяснилось, что после бракосочетания все только начинается. При чем, происходящее напоминает вовсе не сказку, и не сопливую мелодраму, а фильмы ужасов с участием Фреди Крюгера. По крайней мере, комендант семейного общежития таковым и воспринимался, когда глядел сквозь нас совершенно пустым взглядом зомби, повторяя заученную фразу: «Мест нет». Какие-то семьи милиционеров, толпы узбеков и их детей занимали семейные комнаты данного общежития. Казалось, что они обосновались там навечно, до конца жизни, планируя отдать собственных сынов и внуков учиться в наш ВУЗ, обеспечив тем самым себе последний путь по общаговским мрачным коридорам. Мы попали в такой замкнутый круг, который был похож на веревочную удавку, стягивающую горло и заставляющую выть, выть от злости, унижения и бессилия.
Мана совершил естественный поступок, свойственный всем великодушным и незлобивым людям. Узнав о наших проблемах, он предложил мне переехать к мужу, то есть на мужскую половину несемейного студенческого общежития. Мой супруг набычился и возымел желание перекочевать ко мне, на женскую половину.
Не хотел он как-то, чтобы я жила с двумя мужчинами в одной комнате. Комплексовал. Как ни странно – я тоже этого стеснялась. Манино предложение было таким естественным и добрым, что мы с Ромой воспаряли духом. Конечно, конечно! Из чего мы сделали проблему, на кого обижаемся? Администрация на то и администрация, чтобы препятствовать, унижать, мордой в грязь, плевком в лицо. А мы потерпим, подождем, добьемся. Спокойно, без нервов, как крысы пророем туннель в крепком бетоне. Но свои, студенты – люди, такие же, как мы, нас разумеют. Они рады за нас! Мана нас понял, поймут все! Мы с Ромкой просто хотим быть вместе всегда, всю жизнь. Мы так изголодались друг по другу, искали, блукали, и вдруг нашли, разглядели. Какое везение, блистательный свет, фейерверк, симфония! Мы не хотим разлучаться ни ночью ни днем, нормальный человек поймет, ведь даже Мана, мусульманин и негр, уразумел это! К девкам, так к девкам, на четвертый этаж!
Я жила вдвоем с дипломницей, по кличке Креветка. Милая девочка, тихая, талантливая. Правда, сторонящаяся мужчин, по причине какой-то душевной драмы далекого прошлого. Ходили слухи, что кто-то, когда-то, на первом курсе… Слухи вялые, как отголосок, дуновение, легчайший бриз, так что не догадаться что случилось, а уж тем более не расспросить. Наверное, забылось, стерлось, прошло. Все что осталось – равнодушие ко всему мужскому, холод. Такой, когда не ледяная корочка, а наоборот: снаружи вода, а внутри колючая льдинка. Нельзя трогать. Надо ждать. Вдруг сама растает? Но Ромка ведь не мужчина, а мой муж. Креветка, она классная, поймет!
Одну ночь Ромка провел на женской половине. А потом, моя соседка пожаловалась на нас. Я и не знала, что она – стерва. Это как двойка за отличную курсовую, только потому, что ты опоздал на пару и преподаватель решил, что его не уважают. А уважение было, но от неожиданности – слезы, ком в горле и ядерный взрыв в мозгах. Почему, за что? Вот и здесь, казалось, все отлично, Креветка согласилась: равнодушно подмела полы и полночи сидела, делая какие-то записи и листая учебники. Мы с Ромкой вели себя скромно, спали в одежде и не посмели нарушить спокойствие. Нам достаточно было просто быть вместе, не касаясь друг друга, но – рядом. Мы боялись потеряться, если расстанемся, как осиротевшие щенки жались друг к другу, обретя в своем счастье опору.
Мегера, которой пожаловалась Креветка, была представителем так называемого студенческого совета. Соплячка и второкурсница, она решила меня отчитать за то, что я «самовольно привела мужа». Но мы же официально владеем разрешением спать друг с другом: зарегистрированы! Значит, порядка не нарушаем. Имеем законное право: и корочка о регистрации брака есть, и рушнычек, подаренный в ЗАГСЕ и даже видео пленка.
Придя в себя после полученного шока, а вернее окончательно потеряв от него голову, я обозвала мегеру «сраным» студ советом и посоветовала не совать нас не в свое дело.
На Креветку я обиделась до глубины души, ее непонимание и предательство вызвало во мне не ненависть, нет, а отвращение. От самой Креветки меня стало устойчиво тошнить, как будто она вымазалась в мерзкой зловонной слизи. Я ощущала это физически и ничего не могла с собой поделать. Лучше б она сразу Ромку не пустила, устроила скандал, разбушевалась, ругалась! Это было бы понятно, простительно. Но мерзко, со спины, подло, ханжески – такого не сглотнешь, такое застрянет в горле, как тухлое мясо.
Студ совет в полном составе очень обиделся на меня за то, что он – «сраный» и вызвал на своё заседание. Решили заставить публично извиниться.

Ипостасей у студенческого совета было пять. Самая главная из них - мужик лет тридцати. Пожизненный и неизменный председатель сего собрания. Вечный студент, который на каждом курсе задерживался по несколько лет.
Главная ипостась строго посмотрела на меня и произнесла:
- В чем Ваша проблема? – делался вид, что собрание – настоящее, серьезное, «взрослое».
- Моя проблема в том, что я вышла замуж. Наверное. Но я в этом проблемы не вижу, как раз наоборот. – Ответила я, спокойно, не волнуясь. Какое уж тут волнение, когда кругом разыгрывается цирковое представление, при котором вдруг осознаешь, что все не по настоящему, а понарошку. Что тебя просто-напросто проверяют на крепость, как алмаз. Что чувствовать более тебе не надо, а надобно просто играть свою роль. Хорошо, добротно, качественно. И от того, как роль будет сыграна, зависит финал. Может статься, что отрицательный герой получит в конце фильма дивиденды, а бывает, что положительному герою не везет. И поэтому надо играть ни положительного, ни отрицательного героя, а просто – героя. Цельную личность, так сказать, которую раздавить невозможно, так как эта особа вовсе не человек, а образ. Мужественный, бесстрашный, циничный, взлетевший над всеми, поэтому побеждающий.
- Вы самовольно поселили мужа к себе. – Выдохнула из себя ипостась.
- А вы можете мне предложить какой-нибудь другой способ проживать вместе с супругом? -
Я была лаконична и зла: бесстыжий сильный демон, перекрывший поступление воздуха своими крыльями. Пусть они задыхаются, раз по сценарию требуется кого-то лишить кислорода! Почему это должна быть я? Ведь я одна, а их много, в компании веселее!
- Мы постараемся Вам помочь, но перед этим Вы должны извиниться. - Серьезно и торжественно произнес председатель.
- Перед кем и за что? – метнула я молнию в сторону главной ипостаси. Поскольку, я объясняла, я была уже не я. Если бы я была собой, то извинилась, прижав руку к груди и краснея со стыда.
- Перед всем студ советом.
- За что?
Повисла гробовая тишина. Все пять лиц достойнейшей организации молчали. И тут расхрабрилась мегера:
- За то, что ты обозвала студ совет сраным.
- Ты ошиблась. – Строго произнесла я учительским голосом, в душе уже прыская от смеха. Прикол: получилось, сыграла, никто не заметил!
- Да что я, глухая что ли? – пропищала мегера.
- Я обозвала не всех, а именно тебя. И извиняться не намерена. Если ты – сраный студ совет, то это так и есть. – Мегера взбеленилась, но возразить ничего не смогла. Главная ипостась подумала и сказала:
- Ладно, мы рассмотрим Ваш вопрос. А сейчас можете быть свободны. Спасибо, что сдались! Ведь четырем ипостасям приятнее было узнать, что их вообще не оскорбляли, чем требовать извинений.
И я оставила уважаемое собрание, в полной уверенности, что «мой вопрос» покинул членов студ совета вместе со мной. Что касается мегеры, то ее, конечно, мой вопрос не покинул, но решить его она уж постарается не в мою пользу.
К сожалению, предчувствия меня не обманули. Мегера с Креветкой долго распускали злобные сплетни, так что я стала героем и главным лицом общежитейского сериала на продолжительный период времени. Казалось, коридоры женской половины общежития раскалились до красна, а я ходила по углям. Все вокруг шипело и дымилось, глаза горели, как у кошек, вокруг были когти, выпущенные из мягких подушечек. Острые, безжалостные, однако оставляющие совершенно неглубокие бороздки на сердце. Но мой главный душевный орган уже кровил, а это было плохо, так как при заживании надолго остается рана. Пусть забудут, переключатся на кого-либо другого, стану невидимкой, растворюсь в ином месте, как сахар.
Собравши нехитрый скарб, я заявилась в комнату мужа.
Я знала, что Роман на лекциях, но ждать его прихода уже не было сил.
Мана спал перед включенным телевизором. Комната пребывала в темноте, и в помещении витал особый «негритянский» запах. Как выяснилось, днем Мана спал постоянно и всегда перед работающим ящиком. Видимо ящик его убаюкивал. Режим у него был, как на родине. Днем, в самую жару, африканцы обычно спят, а ночью и вечером бодрствуют.
- Привет, - сказала я. Мана пошевелился и открыл глаза.
- Я буду здесь жить. Не возражаешь? – естественно, Мана не возражал. Это я и так давно знала.
- Конесно, конесно. Проходи, позалуйста. Ромы сейцяс нет. Мозет сто-то випьесь? Кола? Сок? – Мана мило улыбнулся. Встал с кровати ( он спал в одежде и обутый) и кинулся к холодильнику.
Мана предоставил мне лучшее кресло, усадив перед телевизором. Предложил мне «Mallboro», налил апельсинового сока.
Я почувствовала себя белым человеком.
Для того, чтобы себя ощутить таковым – не обязательно, чтобы за Вами ухаживал негр. Достаточно просто, чтобы к Вам проявили уважение и высказали гостеприимство. А гостеприимнее негров я никого не видела в то тяжелое безденежное и гиппер инфляционное время. Шел второй год независимости Украины. В Москве процветали жульнические финансовые пирамиды типа МММ, а на прилавках киевский универмагов можно было устраивать боулинг, до того они были пусты. Сигареты вовсе исчезли с продажи. Появились толпы бездомных и нищих, денег не хватало всем, повсюду гнался самогон, а водка, купленная на рынке, пахла смертью и техническим спиртом.
На веселых студенческих вечерах не предлагали ничего, кроме чая без сахара с сигаретой. При этом сигарету нужно было приносить с собой.
Мана побежал на кухню готовить кушать.
И к тому времени, как пришел Роман, я уже сидела раскормленная, довольная и спокойная. Это безмятежность была моей личной, а не ролевой фантомной, как на студенческом совете.
Мне редко удавалось так плотно поесть. Ели мы с Маной довольно странное блюдо, очень сытное, которое я окрестила негритянским пловом. Оно подавалось нашими неграми к столу на подносе из студенческой столовой. Не в тарелках, а именно, разложенным по подносу: коричневому, прямоугольному, со скругленными концами и, почему-то напоминающему детский сад. Готовилось это странное блюдо из риса и жареной картошки, нарезанной крупными кусками. Кушанье имело удивительный ядовитый желтый цвет. Это сейчас я понимаю, что оно заправлялось куркумой. А в те времена, кроме как хмели-сунели, черного и красного перца, петрушки и укропа, я иных приправ не знала. Еду полагалось брать руками с одного и того же подноса всем, кто присутствует на трапезе, хлеб ломать. Голод – не тётка, и руками начнешь есть, если вкусно. Надо уважать чужие обычаи и иную культуру.
К вечеру, наша с Романом кровать была огорожена аккуратной шторкой. Это Мана заказал карниз, вызвал столяра и оплатил его работу. Самый крутой свадебный подарок, не считая цветочного горшка с калачиком, который нам подарили в день росписи наши друзья.
Около полуночи, мы с Ромкой забрались на супружеское ложе (кровать с железной сеткой, ширина 750мм), прижались друг к другу (иначе и не получилось бы) и заснули.
Как оказалось, ненадолго. К Мане завалили гости. Веселые, крикливые негры из разных частей Африки. Вваливались они шумно, по очереди, дверь хлопала вслед за ними оживленно, чуть поскрипывая. Никто нас с Ромкой не замечал, так как нас не было. И из иного мира, нашего маленького-премаленького уголка, детского домика за занавеской из искусственного черкасского шелка, мы слушали и слушали великолепную музыку французской речи на африканских инструментах. Она булькала, переливалась в крепких мужских глотках, каждую минуту превращаясь в веселый заливистый смех, мешала спать, но не злила. Удивляла, завораживала. Негритянский шабаш продолжался до пяти утра. Попеременно погружаясь в сон, мы с Ромкой всплывали, вдыхали глоток чужого мира и засыпали снова.
Все чернокожие друзья Маны, в том числе и он сам, не пили спиртного, не курили и вели здоровый образ жизни, поэтому у них всегда имелись в запасе сигареты, водка, виски, вино и коньяк. Ах, какой коньяк, какие сигареты! Сладость западного мира, пришедшая в нищую Украину каким-то окольным путем, через Африку. Доставленная теми, кто знает наши вкусы, но не разделяет их, и везут они это все для того, чтобы найти друзей. Предложить по-детски игрушку: «Бери, она мне не нужна. Только дружи со мной, дружи. Ты думаешь, что я – не такой. Но я добрый!»
Ночные собрания и крики – это народная африканская традиция. Африканцы очень крикливые. Как и все те народы, которые насильно втянули в равнодушный и лживый цивилизованный мир. И не в цвете кожи и вероисповедании дело. «Все начинают говорить в одно и то же время – и странно, что все понимают друг друга. Лица краснеют, одни вытягиваются вверх, другие приседают, все размахивают руками, горячатся – и моментально, как-то вдруг стихнут». – Эти строки В. И. Немирович–Данченко писал о лопарях, северном народе, населяющем Кольский полуостров. Ну в точности наши негры! Только у негров не видно, как они краснеют. Если я понимаю что-нибудь в демократии, то это – она, настоящая, не навязанная и придуманная, а первобытная и сильная, так как исходит из самого естества, не встречая преград на своем пути.
Молодой организм со всем сживается быстро. Вскоре мы с Ромой привыкли спать в шуме и гаме. Спали, как медведи зимой – выстрелом не разбудишь. Тем более, что шумы продолжались, не прекращаясь, равномерно, до часа нашего пробуждения. Это потому, что Мана, когда гости расходились, включал на полную громкость радиоприемник, говорящий на французском языке, оставляя при этом врубленным телевизор, который родился советским и сам выключаться не мог. Трансляция прерывалась, телик шипел, гудел и пищал. Казалось, что какой-то француз в комнате развернул строительство, включил электродрель и теперь самозабвенно проделывает отверстия в тонких перегородках, деловито комментируя собственные действия разными голосами.
Мы с Ромой были очень довольны жизнью с Маной.
Бытие наладилось в две смены. Днем Мана спит – мы бодрствуем, а ночью наоборот. При этом и польза от франкоязычного приёмника была. Я стола «парлекать» лучше всех в группе, так как сны мне снились исключительно на французском языке. Спала я рядышком с любимым человеком, и сновидения приходили цветные, ласковые, поэтому легко усвояемые.
Так мы жили месяца три, пока Мана не привел девушку. Барышню звали Валя. Она была сумасшедшей.
То есть не совсем сумасшедшей, а по детски хитрой и не ценившей себя.
Что бы вы подумали о девице, которая вчера познакомилась с человеком, а сегодня кричит, что он должен на ней жениться? Вале казалось, что раз она белая и опустилась до такого ничтожества, как негр, то он возьмет и женится сразу, без разговоров, одарив ее легкой жизнью, уступив ей в пользование свое крепкое шоколадное тело и умирая от благодарности. Жениться Мана не собирался, так как себя ценил, искал настоящую любовь и относился к любым отношениям серьезно, хотя и со всей душевной добротой.
Языковой барьер помешал Мане сразу поставить правильный диагноз.
Мой муж Валю безумной не посчитал. Просто потому, что во всем остальном она казалась вполне нормальной.
Ну а меня Валя целиком и полностью устроила, так как куда более приятно себя чувствуешь, если рядом живет пусть и странная, но все же особа женского пола. Я все время комплексовала, обитая на мужском этаже, ходя по коридору, попадая на «неженскую» кухню.
Валя обосновалась у нас как-то сразу и, казалось, навсегда. Уж очень ей замуж хотелось.
Но Мана в конце концов решил, что такая настойчивость Валентины в плане женитьбы – неестественна и очень опасна.
Это когда до него наконец дошло, зачем Валя проводит с ним время. Додумался он довольно скоро – через полтора дня.
Если бы Мана только приехал учиться, то Валюхе бы повезло. Пока бы он до чего-либо додумался, Валька ему и ребеночка успела подарить и привычка какая-нибудь образовалась. Парнем Мана был добрым, душевным, так что все разрешилось бы к всеобщему счастью.
К сожалению Мана учился уже четвертый год. И русский язык кое-как знал. Не смотря на то, что обычно спал во время лекций.
Если бы Валя разговаривала на тему о замужестве с Маной на украинском языке, то может быть, тоже все вышло нормально. Иностранцы на украинском редко тогда понимали. Валюха и сама бы довольна была, тем, что высказалась, и Мана бы ничего не разобрал.
Но не реализовались планы несчастной девушки, не сложились, поскольку ничто не происходит хорошего скоротечно и без взаимного согласия.

На третий день вбегает в комнату Валюха. Вся в слезах и подтеках туши. Рыдает…
- Что случилось? – Заботливо спрашивает её мой Рома. Он всегда такой. Внимательный и участливый. Хоть к ране прикладывай. Все так о нем и думают: «Какой хороший человек». Только я уже к тому времени поняла, что Рома просто ведет себя по заповедям старика Карнеги. А на самом деле ему совсем не интересно было, почему Валя заливается слезами, так как беспокоил Рому очень узкий и родной круг людей, в который Валя не попадала, что весьма естественно.
- Ма-а-а-на меня бросил. Сказал, чтобы я убиралась. – Завыла Валя. Даже жалко ее стало.
- Ничего. Нужен он тебе? Посмотри, какая ты красивая. Ах, он сволочь неблагодарная! – запричитала я, прекрасно понимая, что вместе с Валей уйдут все мои надежды на мини семейное общежитие, которое так удачно начало образовываться: две влюбленные пары в одной комнате.
- Успокойся. Он сам за тобой побежит и попросит вернуться. – Уверенно произнес Рома. Я как раз убеждена была в обратном, но промолчала.
- К-а-ак мне успокоиться? – еще громче зарыдала Валька.
- Выпей коньяк. – Участливость Романа зашла слишком далеко.
- У Маны всегда коньяк имеется. – С этими словами Рома полез в чужой Манин шкаф и выудил оттуда бутылку. В ней плескалось грамм двести благородного напитка.
- А он заметит. Еще больше разозлится. – Уже спокойным голосом произнесла девица.
- Мы туда что-нибудь дольем. – Предложил Рома. – Все равно Мана не пьет. Подумает, что коньяк протух. - Рома вполне логично предположил, что непьющий человек может поверить, что коньяки протухают.
Кстати, негры не пьют по одной простой причине. В сорокоградусную жару, выпив сто грамм водки, можно так опьянеть, что будешь валяться позорно на улице. Наши, конечно, преуспели в том, чтобы научить пить африканцев.
Поэтому, это мы считали негров непьющими, а их земляки, когда чернокожие студенты возвращались с учебы домой в Африку, полагали иной раз, что наши негры самые настоящие пьяницы.
Валя опрокинула в себя стопарик. Настроение ее действительно поднялось.
Ромик взял грязный, давно забытый чайничек. Мана был бесхозяйственным: у него часто что-то протухало, портилось, зацветало. Из носика чайничка Рома осторожненько влил в коньячную бутылку заплесневелую чайную заварку, аккурат столько же, сколько было выпито, и поставил бутылку на место в шкаф.
Успокоенная Валечка собрала свои вещи и пошла ждать Ману в коридор. Бедняжка рассчитывала, что Мана ее пригласит обратно. Больше мы ее никогда в жизни не видали.
Жизнь шла своим чередом. Сдавались курсовые. Мы с Ромой «китайничали» на хлеб насущный. Под утро все так же тоскливо электродрелью выл телевизор.
Китайничать для негров – огромное удовольствие и не составляет никакого труда, потому как стараться не надо. Ведь если сделаешь курсач или проект для негра со всей старательностью, то преподаватель просто не поверит в то, что иностранец выполнил его сам.
Иногда Мана вечером отправлялся в гости к своим друзьям. Тогда мы занимались любовью.
Однажды, после бурных страстей, когда я никак не могла забыться сном от счастья, а мой возлюбленный спал у меня на плече, Мана привел новую девушку. Наверное, его все же не оставляла надежда найти себе подругу. Эта девица была пьяна, самодовольна и противна. Судя по голосу. Голос был и с хрипотцой и с легким визгом. Не испорченный интеллектом лексикон девицы говорил о простых и не заумных потребностях его хозяйки. Самое потешное, что её пространнее описать нельзя. Я эту девицу никогда в жизни не видела и уже не увижу. В плаще-нивидимке своего маленького семейного шалашика, выглядевшего снаружи как гардероб, я, затаившись, как мышка, стыдливо вслушивалась в чужой разговор.
Девица вполне логично полагала, что кроме нее и Маны в комнате никого нет. Это такая иллюзия была. Потому что наше с Ромой ложе занимало очень мало места: 0,825 квадратных метра. Я не хотела Ману лишать удовольствия, а девушку – заблуждений. На счастье, Рома даже не храпел.
- Фу, скотина! Куда ты меня привел? – вдруг истошно громко прокаркало женским голосом чудовище, минутой раньше принимаемое мною за девушку.
«Господи, почему Мана расстался с Валюхой? Она такая влюбчивая, симпатичненькая. Ну, немного неправильная. С кем не бывает?» – Подумала я. Мне было неприятно, что с Маной, культурным и гостеприимным, воспитанным и добрым, так грубо и высокомерно разговаривает эта, впервые пришедшая хамка.
Ничего. Оказалось, что мы ей заранее отомстили, жаль, что не только ей.
- Я хочу назад, ты, недомерок! Там весело! Б…! И есть что выпить! А у тебя тут ни хрена нет! – снова проревела гаргулия.
- Выпить? Сейсяс! – я буквально мысленно материализовала Ману. Вот он предупредительно и спокойно улыбается. Вот он наклоняется, открывает шкаф. Чем он собирается ее угощать? Вино, водка или Ромкина бурда?
Послышалось шебуршание. Вслед за этим, Мана на несколько минут выбежал, по-видимому на кухню, чтобы помыть запыленные бокалы. Когда вернулся, пару секунд стояла тишина, потом раздался мелодичный звон, завершившийся почти веселым «буль-буль».
Затишье все еще продолжалась. Казалось, столетия тишины спрессовались в этой обычно шумной комнате. Но вот штиль раскололся, треснул, разорвался по швам, башнями-близнецами по барабанным перепонкам:
- Что это? – визг был протяжно задыхающийся, давящийся, с продыхом.
- Коньяк. – Пролепетал нежный голос Маны.
- Что? – с ударением на О, фальцетом, переходящим к басу, взревела девка.
По-видимому девица не подозревала, что коньяки имеют тенденцию к стуханию, ежели их оставляют недопитыми. Мана также не располагал такими сведениями, поэтому предварительно коньяк не дегустировал.
Дверь хлопнула и наш сосед остался один. Вернее, наедине со мной. Он думал, что все спят, но был прав только частично.

Скорее всего, покинувшее Ману чудовище, было ослепительно красиво. Я не видела. Но ощущалось, что Мана так считал. Потому что он, бедняга, начал рыдать. Он выл, как эскимос, ругался, как русский, но на французском языке. Языке, ярко выражающем страдание, что давно доказано Гюго. Плакал, как маленький и беззащитный ребёнок. Некоторые фразы я понимала, но боялась переводить их сама себе, потому как было и так горько, без перевода. Хотелось выскочить и утешить. Вытереть слезы, сказать, что он, Мана, самый наилучший. Только я, конечно, так не сделала. Потому что побоялась еще сильнее расстроить его. А главное – опасалась, что Мана поймет, кто является барменом, приготовившим дивный напиток. Обидеться.
На следующий день ничего не произошло. Да и потом тоже. Мана нам с Ромой никогда не рассказывал о тухлом коньяке. Он был все так же доброжелателен и кроток. Всегда выручал нас деньгами и сигаретами.
Расстались мы с ним лучшими друзьями, когда (не прошло и года) нам, наконец, выделили комнату в семейном общежитии.
И я так считаю, что чище людей нету и быть не может.
А Мана – самый лучший человек на свете. Разве что первенство он бы мог уступить Иисусу Христу, да и тот бы согласился, что наш бывший сосед достоин первого места.
Мне рассказывали потом, что Мана женился таки, учась на последнем курсе. Его невестой стала очень скромная блондинка, с волосами до бедер, спокойная и мирная. Такая, красоту которой не заметил бы ни один молодой повеса, так как красивость эта тихая, неброская, пастельная. Наверно, они были созданы друг для друга: Мана и эта блондинка. И хорошо, что случилось то, что случилось.